Николай Силаев пишет в "Эксперте":
В каше, что заварилась вокруг ВИА Pussy Riot, смешались все сюжеты, которые пробуждающееся русское общество обсуждало в последние годы. От отношений церкви и светского общества до феминизма, от полиции и суда до современного искусства, от «народа и интеллигенции» до понимания христианской веры - и прочее. Степень незрелости, которую мы проявили, обсуждая акцию в храме Христа Спасителя, и последовавшие за нею следствие и суд над акционистками удручают.
Приговор суда не поставил в этом деле точку. И не потому, что эхо приходит из-за границ России. Мнение западных звезд сейчас наименее интересно, как наименее интересно в часы жестоких, глупых и тягостных семейных ссор мнение бодрой бабки Луизы из соседнего подъезда (кстати, вы зовете бабку Луизу в свидетели, когда поругались с домашними?). А потому, что суду не дано врачевать боль и обиду.
Пока мировой шоу-бизнес не совсем густо обсел это дело, надо разъять кашу на ингредиенты и попытаться понять: почему акция в храме Христа Спасителя стала детонатором такого мощного и длящегося взрыва и вообще - что с нами произошло?
Трем осужденным не откажешь в уме, хотя и злом. Точка закладки заряда была выбрана безошибочно.
Храм Христа Спасителя - это кафедральный собор Патриарха Московского и всея Руси, главный храм Русской православной церкви и России. Некогда построенный в память о войне 1812 года, как об этом вспоминают даже в обвинительном заключении по делу Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич. Взорванный большевиками в 1931 году и восстановленный в 1997-м в знак покаяния за большевистские безобразия. С формальной точки зрения - безусловная национальная святыня. Однако - да простится нам это замечание - святыня исторически свежая.
Храм Христа Спасителя, заложенный при Николае I, освященный при Александре III, самых крутых консерваторах среди русских самодержцев, был призван заменить в качестве главного храма первопрестольной столицы кремлевский Успенский собор, основанный митрополитом Петром. Возможно, поэтому новый храм стал такой важной мишенью для большевиков - они видели своим врагом именно имперскую политическую традицию, традиция московская для них была простым этнографическим пережитком.
В его восстановлении был очевидный практический смысл: к середине 1990-х в Москве не было храма достаточно крупного и торжественного, чтобы вместить возобновившиеся церковно-государственные церемонии. Мы решили восстанавливать храм Христа Спасителя. Не то чтобы совсем без рефлексии, но с рефлексией не слишком глубокой и, по печальному обыкновению, довольно склочной. Светская интеллигенция напирала на недостатки исторического проекта Тона, терпеть которые она, такая нежная, не могла. Начальство грезило о конфетках-бараночках и «России, которую мы потеряли». Фрондирующая православная общественность качала головой, что «храмы из бетона не строят». В тумане и смуте 1990-х затея встретила общий скепсис или равнодушие. В итоге возник памятник имперского консерватизма, сдобренный консерватизмом характерной постсоветской лужковской версии.
Значит ли это, что храм Христа Спасителя не может быть национальной святыней? Совершенно не значит. В свое время, почти полсотни лет назад, и Могила неизвестного солдата, и Родина-мать в Волгограде вызывали споры среди фронтовиков. Оба мемориала стали с тех пор национальными святынями, хотя иные отголоски тех незавершенных споров слышны по сей день.
Недавно один из руководителей Левада-центра Борис Дубин сказал, что, по его данным, 30% россиян, называющих себя православными, не верят в Бога. В сетевой дискуссии о Pussy Riot это трактуется их сторонниками таким образом, что если не верят, то не могут быть и оскорблены акцией в храме. Но есть и другая трактовка. Богослов и журналист Сергей Худиев пишет на сайте «Православие и мир»: «Недавно в ЖЖ цитировали какой-то опрос, из которого явствовало, что значительное число людей, назвавших себя православными, вообще не верят в Бога. Что тогда для них православие? Нечто вроде национального флага или Кенотафа (памятника павшим британским воинам) - часть их идентичности, в которой они черпают сознание собственного достоинства». Продолжим мысль - православие для этой части общества не столько вера, сколько элемент гражданского культа, по аналогии с другим элементом этого культа - памятью о Великой Отечественной войне.
Доказательство от противного предоставили сами адепты Pussy Riot. В день оглашения приговора неизвестный молодой человек попытался надеть цветные маски на фигуры памятника партизанам на станции метро «Белорусская» в Москве. Его задержали и сдали полиции прохожие. В тот же день маски появились на памятнике Пушкину и Наталье Гончаровой на Арбате. Вот так: православие, война, Пушкин.
Хорошо или плохо быть православному христианству гражданским культом - оставим решать людям, более сведущим в вероучительных вопросах. Отметим лишь две вещи. Во-первых, в этом качестве православие значимо не только для многих российских граждан - атеистов, но и для многих верующих. Во-вторых, именно храм Христа Спасителя, имперский, разрушенный, восстановленный, в этом контексте есть символ и святыня.
Акция Pussy Riot была направлена в ту точку, где сходятся разломы современной русской идентичности. А реакция на выходку в храме Христа Спасителя дала пищу для размышлений о том, почему не склеивается гражданская идентичность новой России.
За полгода было сказано много таких слов, за которые, как хочется надеяться, говорившим потом станет стыдно. Один из православных активистов, рассуждая о суде над акционистсками, сам того не замечая, цитировал как руководство к действию слова первосвященника Каиафы: «Лучше, если один человек умрет за народ, а не весь народ погибнет». Адвокаты подсудимых несли какую-то чушь про неправильные православные хромосомы, а сторонники Pussy Riot выливали ведра помоев на всех православных безотносительно их позиции в отношении собственно уголовного преследования группы.
Русское общество оказалось обществом одной темы. Лозунг честных выборов забыт. Свобода митингов забыта. Арестованные по делу о беспорядках в Москве 6 мая забыты. Pussy Riot вроде бы выступали под флагом феминизма, замечает блогер kaplja, но безобразнейшие приговоры по делам об изнасиловании (например, был признан виновным и отпущен на свободу шоумен Константин Крестов, обвинявшийся в серийных изнасилованиях, его жертвой стала 16-летняя школьница) остаются без всякого внимания этих феминисток и их группы поддержки.
Что же касается разломов идентичности, то полемические стратегии строились не на том, чтобы их преодолеть, а на том, чтобы их усилить, фактически исключая оппонирующие группы из числа сограждан. Наиболее горячие «православные» «исключали из народа» «либералов». Без различий тех, кто одобряет безобразия в храме, и тех, кто, безобразия не одобряя, сомневается в правомерности уголовного преследования. «Либералы» же отказывали «народу» даже в малой толике правоты: российских, мол, граждан нельзя брать в светлое завтра.
Все шло ровно в том же русле, в каком идут в России дискуссии о гражданской идентичности. То есть главным вопросом был признан тот, кому бы отказать в праве на существование, чтобы все стало хорошо. То ли темным, необразованным мракобесам-православным, то ли продажным и извращенным западникам-либералам. Или: какой бы период исключить из русской истории и забыть о нем, чтобы история эта обрела непротиворечивость и плавность?
В медийном плане российская прогрессивная общественность выиграла - такого еще не было, чтобы ее тему поддержал Пол Маккартни. К тому же двухлетний срок акционисткам заставит тему звучать долго. В политическом - проиграла. Во-первых, надо иметь большой талант, чтобы, начав с призыва к честным выборам, закончить восхищением неприличными плясками на амвоне. Во-вторых, кажется, тех самых «реликтовых персонажей» собирались осенью звать на баррикады?
Декабрьская коалиция за мирные политические перемены на Болотной закончилась выступлениями в защиту Pussy Riot, загоняющими либеральную оппозицию в гетто. Когда столь много людей разом совершают столь элементарную ошибку, есть повод задуматься о причине. Похоже, дело все в той же идентичности. Не может же либерал признать, что носителями и творцами светской гуманистической этики были, среди прочих, уж простите, русские марксисты. В противном случае придется сказать какие-то добрые слова о советском обществе. Идеология здесь оказывается ловушкой, она блокирует сколько-нибудь эффективное политическое действие.
Исторически трудность русских "освободителей" в том, что им кровь из носу нужно быть современными, чтобы чувствовать себя достойно в глазах западных референтных групп. Они вынуждены решать проблему свободы у себя дома и одновременно соответствовать глобальным трендам. Европейские и американские либералы борются за права секс-меньшинств, и к той же теме обращаются либералы российские. А на это у наших еще накладываются невыученные уроки прошлого - как отдалось комсомольское богоборчество 1930-х в акции Pussy Riot. Да и моральные аргументы и эмоции для наших освободительных политиков традиционно играют гипертрофированную роль - в силу того, что долгие годы у них не было власти ни для чего, кроме осуждения или одобрения происходящего с этических позиций. От этого аргумент про «трех молодых женщин в тюрьме» побуждает оставить все прочие дела и посвятить себя всецело спасению несчастных.
Отсутствие культуры дискуссий подвело публику еще в том отношении, что юридические концы в деле были потеряны уже с первых шагов. Спор пошел с места в карьер между «сжечь на костре» и «долой чекистов в рясах». О квалификации содеянного Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич всерьез вспомнили уже очень поздно.
Самое неприятное в этой истории то, что она выглядит как осуществление придуманного кем-то сценария. Сюжет обескураживает своей заданностью: каждый следующий шаг каждой из сторон кажется предопределенным. Можно ли преодолеть эту заданность?
Русская православная церковь, не раз проявляя жесткость в оценке содеянного акционистками, призывая к этому и людей православных, и общественность, в то же время предостерегала от излишней строгости приговора. Церковь уже обратилась к властям с просьбой проявить милосердие в рамках закона. По сути это призыв к помилованию Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич. Мы не можем предсказать ответные шаги властей, но полагаем, что для церкви такой призыв - хороший выход из создавшейся ситуации.
А прогрессивной российской интеллигенции мы бы рекомендовали заняться своим прямым делом: рассмотреть этот случай именно с этической точки зрения, обсуждая не «ужасы российской правовой системы», а более сложный вопрос о том, где в России проходит та нравственная граница, которую нельзя переходить даже «современным художницам».
(процитировано с сокращениями)