Юлия Гутова рассказывает о жизни оперативников полиции:
- Сказать тебе, что я о них думаю? Обычный многоэтажный дом. Труп лежит в квартире две недели. Воняет за пятьдесят метров в подъезде. Все соседи чуют. А рядом с трупом на кровати лежит пожилая женщина. Она неходячая: ноги отнялись. Сын умер прямо у ее кровати - дополз и умер, а она не может подняться. Две недели стучала соседям в стену. Жара, закрытые окна, тело распухало.
- Соседи не слышали?
- Слышали. И запах по всему подъезду чуяли. «А мы, говорят, думали, это газ». А что, если запах газа, аварийную службу вызывать не надо? Две недели труп воняет! И соседи прекрасно знают, что там, в квартире, алкоголик и больной человек. Две недели бабка им стучала! Она лежала рядом с трупом без еды, без воды. У соседей спрашиваю: «Вы ее знали?» - «Знали». - «Вы стук слышали?» - «Слышали». - «А почему вы не вызвали спасателей, милицию?» - «А мы думали, она так балуется».
На обшарпанных сейфах в кабинетах оперов разноцветные магнитики. Из Крыма, Сочи, Греции, Нью-Йорка. На пыльных полках в каждой комнате по белой ракушке.
- Его бы застрелить! Одна пуля в коленку, вторая в голову, - ласково говорит Леня о грабителе-наркоте. Мы с Леней и Пусей едем в «Ниве» дежурить у подъезда злодея. Будем ждать, когда наркот пойдет на почту, чтобы выследить очередную старушку и отнять у нее пенсию.
- Леня, это зверство - стрелять в коленку. - Кажется, я повторяюсь.
- Тебе бы видео показать, как этот козел на голове у бабушки прыгает. Записано на камеру в подъезде. Он избивает и грабит стариков. Он уже за это сидел.
- Зачем же пуля в коленку?
- Пусть помучается!.. Теперь ты напишешь, что я садист, да? Отлично. Ничего больше не скажу.
Леня обиженно моргает небесно-голубыми глазами. Ему еще нет тридцати. Его жена - терапевт, лучший друг - травматолог. Он любит футбол и никогда не простреливал преступникам коленки. Поостыв, продолжает разговор. Они с Петей считают, что нужно расстрелять всех коррупционеров - в чиновничестве и в полиции. У родственников коррупционеров нужно отнять все деньги. Еще надо расстрелять наркоторговцев и всех, кто их покрывает.
- Когда я работал опером на восьмой земле, дважды нырял в речку-говнотечку, - говорит Пуся. - Как в какую говнотечку?! Да в канализацию, б...дь! Там, где садоводства, б...дь. В первый раз - за наркотом, б...дь. Он спрятался в говнотечке, думал, не замечу. А я заметил. Я ему: «Вылазь!» - «Не вылезу». - «Вылазь!» - «Не вылезу». Ну, камешков набрал, кидаю ему в лобешник. Не вылезает. Нашел доски, перекинул на соседний берег. Я, говорю, тебя щас, сука, вытащу за волосы. Иду по доскам, а этот педик бьет по ним, и я в речку по пояс - бубух! Говнище плавает, ноябрь, все нормально! Что я с ним потом сделал? Я его не бил. Он просто немножко в говне утопился. И схавал его, немножко. Я ж ему по-человечески говорю: «Вылазь, сука». А он не захотел.
Второй раз Пуся нырял, спасая грабителя: тот, убегая, прыгнул в канаву и чуть не утонул. Потом грабитель написал на Пусю жалобу за жестокое обращение.
- Почему люди так не любят полицию? - спрашиваю я голубоглазого Леню.
- Полицию не любят. И чиновников. Потому что у них есть деньги и потому что они власть. А больница и школа - это не власть.
- Если все делать по букве закона, ни одного преступника мы не поймаем, - говорит Егор, он третий час дежурит у банка: в городе ожидается нападение на один из них. - По закону, например, время ареста - не дольше трех часов. Ну и? Ты пока адвоката будешь вызванивать, эти три часа пройдут, и что, отпускать пойманного с таким трудом негодяя?
- Понимаешь, все, конечно, отступают от правил, - добавляет Пуся, он тоже третий час сидит в машине у дверей никому не нужного банковского отделения. - Но эти правила все равно заменяются моралью какой-то с нашей стороны.
- Какой?
- Ну, это не то что правила, просто... Нельзя человека шкурить, бабло брать со злодея. Кто-то может так делать, но наш бывший начальник всегда говорил: «Мы бедные, но гордые». У нас своя гордость, потому что мы занимаемся не банальными какими-то преступлениями, как кражи, угоны машин. Мы занимаемся убийствами, изнасилованиями - когда человека лишают достоинства, жизни. Есть моральные понятия в обществе. А в полиции, милиции - свои. В гражданском обществе надо помочь старушке перейти дорогу. А в милиции нельзя бить пьяного. Вытрезвители отменили, пьяных забирают в отделы полиции. И вот он лежит на спине, ты на него смотришь - там же везде видеокамеры, - смотришь и думаешь: б...дь, хоть бы вот щас не блеванул, хоть бы не блеванул. Переворачиваешь на бок, на живот. Потому что сейчас его вырвет, и он захлебнется собственной блевотиной. И не то что я опасаюсь потом проверки. Мне на это насрать, мне его жалко как человека.
- Как мы колем задержанных? Банально: исключительно психологически, - Петя зачем-то начинает оправдываться. Он, видно, тоже читает новости и смотрит телевизор.
- Вот смотри - человек, ему можно сделать больно, он напишет признание. А потом на суде он от показаний откажется. И что? Смысла никакого бить нету, - поддерживает оправдания Егор.
- Я себя не считаю садистом, - говорит Пуся. - Я ничего такого в своей жизни не делал, чтобы меня кто-то назвал садистом. Единственное, матерюсь как сапожник и бухаю как собака. И все.
Пауза.
- У меня папа работал в милиции с восьмидесятого года. В небольшом городе, - говорит Пуся ртом, полным майонеза и слюней. - Раньше случилось убийство - это был нонсенс. А сейчас у нас убийства каждый день по пьяной лавочке. Потому что теперь поменялись понятия у людей - у тех, кто на свободе.
В любом большом городе - в Москве, в Петербурге, в Екатеринбурге, в Новосибирске - люди, б...дь, безбашенные стали. У людей ценностей вообще никаких нет. Убивают за мобильник, за деньги, за разбитую бутылку водки, за разлитую рюмку водки.
Пуся роняет клочки обертки на тротуар.
- Эти опера в Казани, которые пытали задержанного бутылкой, - говорит он, - я предполагаю, они были пьяные или под наркотиками. Они переступили грань. А когда человек переступает грань - все, он мне не кент, не мент. Все, он мне не товарищ, не коллега.
- Ты рассуждаешь о милиции как об обычной банде, - вставляю я.
- А почему в советское время милиция не была бандой? Да, были люди, которые брали деньги, отмазывали, но это было редко, и таких сами менты пытались выгонять. А сейчас что? Остались ты, да я, да мы с тобой. И не только я, Саша, Леня, Егор, Дэн. Есть еще до хренищи нормальных парней. А вот из-за каких-то дебилов, б...дь! Из-за мудаков типа казанских! Говорят, что менты все козлы, б...дь, позорные! Все такие взяточники, б...дь, и коррупционеры! А наш, б...дь, отдел, б...дь, реально, б...дь, самый лучший отдел в мире!!!
- Знаешь, есть простой способ добывать деньги, - говорит он. - Зайти в подъезд, сесть с бабушкой в лифт и дергануть у нее из ушей сережки. Ох...нный способ, да? Приходит бабуля, а у нее мочки на х... порваны. У нее сережки выдрали с мясом. Ох...нно? Вот че с этим педиком делать, ну скажи? Я тогда еще на земле работал, не в убойном. Я его поймал на выходе из подъезда, б...дь. И я его отп...ил. Сука, б...дь, я так никогда в жизни не дрался. А этого козла... Я ему ни слова не сказал, просто он вышел из подъезда - я его начал херачить. Мы как раз прочищали район, в котором он действовал, - вот этот дом, вон того дома еще не было. И тут он на меня выходит. И когда я его отхерачил, б...дь, обыскал, б...дь, а у него, сука, б...дь, в кармане сережки с кровью! Все! У меня планка упала, я его еще больше начал херачить, а он уже лежал, б...дь, хрипел, б...дь, потом уже парни подскочили: хорош-хорош. Слава богу, он жив остался! А то убил бы, б...дь, на хер, честное слово! Испугался я потом уже, когда мы сели пить. Говорю: ребят, если бы вы не подскочили, я бы его затоптал. Я его реально топтал, по-другому не скажешь. А что делать? Вот у твоей мамы вырвут сережки с ушами, что ты сделаешь? Не знаешь? А я вот знаю, что ты сделаешь.
- Зачем это твое правосудие на коленке? Его же посадят.
- В две тысячи четвертом году один таджик четырех человек порубил в квартире топором, - говорит голубоглазый Леня своим умиротворяющим голосом, улыбаясь своей буддистской улыбкой. - Прикольно было: вся хата в кровище. Свидетель только один - баба. Он ее запугал. И судья его оправдывает. Потому что баба, которая была свидетельница, то давала показания, то боялась, не давала. Все, он на свободе. Изнасиловал девочку, четверых человек топором разрубил на куски.
- Пуся, почему ты столько материшься?
- Вот как тебе объяснить... Тебе все скажут: я обычно не матерюсь вообще. Но я не люблю, когда меня записывают. Я вижу, когда ты включаешь диктофон. И я не люблю! У меня есть принцип: я не верю никому, я не верю своей жене, я сам себя по три раза на день обманываю. Это не из-за того, что я не доверяю людям. А из-за того, что работа меня уже научила. Я должен проверять, перепроверять все факты, все действия, все слова. И чтобы меня не поймали на слове. Я тебе на днях сказал, что у меня в семье все х...во. А у меня все прекрасно в семье! У меня жена мент. Мы с ней дома сидим и все обсуждаем. Казань ту же обсуждаем. И я не должен быть хорошеньким. Легко хорошенькому сесть на шею, да? А ты попробуй плохенькому соври, попробуй его обмани, попробуй от него поскрывайся!
Уходит. Петю все в отделе называют Пусей.
Потому что он добрый, безотказный и всегда готов к борьбе со злом.
(процитировано частично)
МАТЕРИАЛЫ НА ТЕМУ: