Требуется барон

Понедельник, 4 октября 2010 г.

Сложилось так, что приверженность высшим идеалам демократии в таком ее рекламном описании, которое исключает даже мысли о некоторой грязноватости этого процесса, гармонически сочетается у нашей общественности с крайне редукционистским убеждением, что все действия наших властей порождены лишь двумя мотивами: а) распил; б) откат. Это приводит к тому сочетанию, когда из одних и тех же уст исходят как требования широчайших демократических перемен, так и осуждение любых перемен, если их производит власть. В случае с отрешением Ю. М. Лужкова мы уже услышали столько речей, как после Лужкова все станет только хуже, алчные чекисты все попилят etc., что на фоне столь сильного консерватизма и К. П. Победоносцев с М. А. Сусловым показались бы радикальными реформаторами. Похоже, здесь та идея, что демократически можно все менять хоть каждый день - и будет только лучше работать, тогда как недемократически менять нельзя даже и то, что вовсе не работает.

При не столь ригористическом взгляде на вещи удаление от дел святого семейства, давно уже находившегося по ту сторону добра и зла, полезно при любом варианте. Даже и сильно запоздалое напоминание о том, что Бога не бояться и людей не стыдиться - в итоге контрпродуктивно, оно оказывает общевоспитательное действие. Совсем грубо говоря, какое-то время воровать будут меньше и хоть с какой-то оглядкой, в чем для России большой беды вроде бы нет.

Но это лишь некоторое удаление от зла, тогда как хотелось бы также и сотворить благо. Не только прекращение запредельной вакханалии в столичном городе, на фоне каковой вакханалии самые превосходные речи и послания смотрелись бессильными благоглупостями. Хотелось бы еще и благоустройства родного города. А как самое меньшее - предотвратить его сваливание в окончательный коллапс.

Речи о том, что за истекшие двадцать лет Москва превратились в современный город, прямо противоположны истине. Позднесоветская Москва, будучи городом весьма убогим, была в то же время городом куда более современным - если сравнивать по меркам тех годов. Кроме количества ресторанов, борделей, дорогих автомобилей и многофункциональных торгово-развлекательных центров, по которому гришинская Москва, разумеется, не шла ни в какое сравнение даже и с далеко не первыми европейскими городами, есть еще показатели собственно городского хозяйства и благоустройства - дорожная и транспортная сеть, состояние окружающей среды, инженерное хозяйство, управляемость этим городским хозяйством, наконец. И по этим параметрам Москва недотягивала, но здесь разрыв был уже существенно меньше, а планирование и проектирование и вовсе было на вполне современном уровне. За генплан 1972 г. было бы не стыдно и перед тогдашними Парижем и Римом.

С тех пор произошла сильная варваризация столицы с утратой какого-либо осмысленного планового начала. Наиболее точная аналогия - стихийный рост средневекового города, где все лепится одно на другое и застраивается каждый квадратный сантиметр. С понятным уровнем удобства и благоустройства. Печалясь о безвозвратной утрате средневековых городов, чьи виды остались только на старинных гравюрах (см. эту печаль в зачине «Собора Парижской Богоматери»), стоит помнить и о невыносимых условиях жизни в этих городах. Не понимая этой истомленности смрадом и стесненностью, мы не поймем того безжалостного упоения, с которым с XVIII по XX век производили расчистку средневековых городов.

Специфика Москвы в том, что средневековый тромбоз произошел с нею в период строительства новейшего капитализма, когда публичный домен был отдан под частный разграб (торговые центры, запирающие всякое движение и строящиеся там, где они в принципе не имеют права строиться), а на смену не способствующим связности городским стенам пришли еще менее ей способствующие магистрали, так разрубающие город на части и дольки, что из Москвы в Ленинград приходится ездить через Киев. Наследие двадцатилетия в том, что сегодня столице нужен барон Осман, который сделал из de facto средневекового Парижа пригодный для жизни город. Османизация была безжалостной (на иной взгляд, можно было и поменее), но благодаря тому Париж не просто стал просто capitale du monde того времени. Османовская инфраструктура оказалась в принципе жизнеспособной до сего времени. В период романтического лужковского средневековья было налеплено столько, что ведь тоже придется прорубать и сносить, иначе город задохнется - а нечего было строить по красным линиям.

Это, конечно, порождает серьезную проблему. Прорубатель Каганович мог не стесняться ни культурой, ни собственностью. Прорубатели Осман и Муссолини не очень стеснялись средневековой культурой, но собственностью им приходилось стесняться, отчего, с одной стороны, Осману требовались и очень внушительные субсидии от императора (порядка 500 млн франков, при условной пропорции 1 тогдашний франк = 50 евро), и надежные схемы с банкирами Перейра (400 млн франков), причем собственники сносимых жилищ все равно были мало довольны. Особенность Москвы в том, что о культуре можно не думать, новоделы ценности не представляют, но решение вопросов с субсидиями и банкирами Перейра будет крайне непростым - тромбы-то находятся в частной собственности.

Тут, правда, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вопрос с фактическими собственниками тромбов столь запутан и неоднозначен, что это несколько облегчает грядущую компенсацию по номинальной цене. Не всякий из нынешних столичных нотаблей (см. тайну владельцев «Трансвааля») смело готов объявить, что на самом деле это он является маркизом Карабасом, но только прежде стеснялся об этом говорить. Тут случай, когда хитрость сама себя перехитрила. При том, разумеется, что, когда терапия очень сильно запоздала и многое придется решать хирургически, благодарной и приятной такую работу не назовешь.

Для расчистки авгиевых конюшен с неизбежностью требуется барон со своей османизацией. Понятно, что «Мы - за смех! Но нам нужны подобрее Османы», однако тут уже как получится. А имеется ли среди инноваторов-модернизаторов мужчина в баронском достоинстве, скоро узнаем.