Жизнь после ВАЗа

Четверг, 29 октября 2009 г.

Плановые сокращения на АвтоВАЗе, по заверениям его руководства, начнутся не раньше января. Но работы в городе и так нет уже давно, а людей на предприятии подчищали и раньше - безо всякого плана. Все крутятся, приспосабливая собственное достоинство к кризисным обстоятельствам. Но если правда, что машины делаются не из железа, а из мозгов, то способна ли шоковая терапия вылечить работников автогиганта от мании индустриального величия и научить их просто делать хорошие машины?

Автостоянка на улице Спортивной. Скучающий без дела экскаваторщик по имени Олег рассказывает свою нехитрую историю.

Сократили два месяца назад «по доносу БОТИЗа» (бюро организации труда и занятости — что-то вроде заводской службы безопасности). Дали три оклада — и гуляй. Сказали, чтобы встал на биржу. Он встал. Попутно нашел человека с экскаватором. Хозяина. Теперь выполняет для него разовые поручения: куда хозяин пошлет, туда и едет копать. Оплата налом, по договоренности — ни трудовой книжки, ни бюллетеней. Жена продолжает работать на заводе в цехе покраски.

Олег с удовольствием рассуждает о преимуществах иностранного автопрома:

— Взять «Приору». Стоит 360 тысяч, и что? Электроусилитель руля прямо в дороге отказывает, мужики жалуются. А у меня «Самант» — 380 тысяч. Двигатель французский, лицензионный, кузов иранский.

Не говорит, а леденцы сосет. Господи, что же это происходит? Мы уже иранскими кузовами начали хвастаться!

Выясняется, что за «Самант» ему еще полтора года выплачивать кредит.

— Может, продать? — спрашиваю. — Все-таки постоянной работы нет.

— Щас! Я в ней как человек еду. Будем и дальше выплачивать. Жена вон в медгородке подрабатывает, полы моет. А правда, что в Москве считается стыдным на наших автомобилях ездить? Ну и правильно. Гордость у человека должна быть.

В ворота стоянки на «Приоре» въезжает хозяин, останавливается у экскаватора. Свистит Олегу. Тот по-собачьи резво срывается с места.

— А вы найдете машину за 150 штук, которая едет? То-то и оно, — говорит Сергей, озабоченно поглядывая на свою пожилую «семерочку».

Я познакомился с ним случайно — в гаражах недалеко от района с вполне безличным названием Второй квартал.

На заводе он работает слесарем по ремонту оборудования. В своем гараже подрабатывает: кому двигатель переберет, кому электрику отремонтирует. Как и многие вазовцы, фамилию свою не раскрывает, фотографировать свое гаражное хозяйство не дает: «Ты снимешь, а ко мне потом пожарные придут, газосварочный аппарат заберут — нельзя же».

Мы ведем с ним традиционный для Тольятти, уже набивший оскомину спор на тему: «Говно ли “жигули”?» Я явно проигрываю, потому что у Сергея есть джокер, сданный ему текущей ситуацией:

— Итальянцы к нам на завод недавно приезжали: бон джорно, то да се. А потом видят «классику»: мама миа, вот же он, настоящий бюджетный автомобиль! Во время кризиса весь мир стал еще усерднее биться над созданием дешевого, простого в эксплуатации механизма. А мы его давно сделали.

— Если по справедливости, то это итальянцы его сделали, причем еще давнее. Только забыли об этом.

— Не надо грязи! — оскорбленно отвечает Сергей.

Вазовский патриотизм — штука нелогичная. Многие гордятся своим предприятием, а производимую на нем продукцию хаят. На вопрос, как такое возможно, простодушно отвечают: «Ну, я же свою работу хорошо делаю. Это они там портачат».

Эти «они» — все остальные, бракоделы и бездельники. Некие враги города и завода. По-человечески это понять можно: если признать, что завод никому не нужен, кому тогда нужен ты?

Улица Заставная. Темными рядами выстроились станции техобслуживания — кирпичные сараи с металлическими воротами. Считается, что здесь работают люди, способные собрать автомобиль любой марки из воздуха или на худой конец оттюнинговать «запорожец» для ралли Париж — Дакар. Безлюдно. Нам обещали, что вазовцы начнут здесь появляться после смены, часам к пяти вечера — подработать, пивка попить. Однако они не приходят.

— А действительно, чего им приходить? Завод трясет, в городе деньги кончились, заказов нет. Теперь все стараются ремонтироваться самостоятельно. Тем более у всех почти есть навык. Ремонтируем друзей, знакомых. А с них много денег не возьмешь, — полубандитского вида мужички в кепках и цепках рассуждают неожиданно толково. — Ты вот что, иди-ка в сарай «Московский» к дяде Гене. Он здесь еще при царе Горохе работал. Все про завод знает. У нас тут так: чем старше человек, тем охотнее разговаривает. Что ему, кроме Баныкинского кладбища, может угрожать?

Дядя Гена, Геннадий Михайлович, ушел с завода сам, еще в 1980−х. Стал работать в автосервисе, который раньше ремонтировал вазовские машины по гарантии. Предприятие было известное, с хорошим оборотом. Теперь, хотя объявление и предлагает 30−процентную скидку на ремонт, клиентов совсем не видно. Внутри несколько человек в синих комбинезонах ковыряются с «Окой» и «семеркой».

Дядя Гена являет собой плакатный образ представителя технической интеллигенции в чистом виде: с грязными по локоть руками, в очках, высокий и поджарый.

— Чтобы спасти завод, нужна крепкая рука, диктат. Пусть даже пострадает часть невинных, — с ходу заводится интеллигент, отвечая на мой совсем вроде бы не провокационный вопрос о том, что делать с ВАЗом.

— А если среди этой части невинных окажутся ваши дети?

Он часто хлопает глазами: сильные диоптрии мешают ему разглядеть, серьезно ли я это сказал. Поразительно, но, кажется, такая мысль ему в голову не приходила.

Тольятти — город насквозь советский. С широченными бесконечными проспектами, мощно и порывисто продуваемыми ветрами без оглядки на аэродинамику. В гигантских индустриальных ландшафтах люди приобретают черты насекомых, теряются из вида не поодиночке — толпами. Передвигаться пешком здесь не очень принято. Таксуют все.

Молодой водила лет 25 машинально рассказывает, как тяжело человеку жить вообще и в Тольятти в частности. На работу в такси без своих машин уже давно не берут. Все бросились «бомбить» — выросла конкуренция. Повсюду гоп-стоп и демпинг. За прошедшую ночь он сумел заработать всего 400 рублей. Из них часть надо отдать диспетчерам, часть — на бензин. На заднем сиденье его свежей, купленной в кредит «Калины» разбросаны номера газеты «Работа для вас».

— Ищете место?

— Ищу. А что толку? Полтора месяца печатают одни и те же вакансии. И в основном — кадровые агентства. А там требуют деньги вперед: предоплату за поиск вакансий, подбор, информационное обслуживание — без гарантии трудоустройства.

— А биржа труда?

— Тоже пробую. Предлагают охранять посадки новогодних елей или выращивать рыбных мальков.

— И?

Водила бьет по тормозам. Меня бьет по голове спинка переднего сиденья. Правильно: не надо всякие глупости спрашивать. Тем более что мы уже приехали. Улица Свердлова, тольяттинский центр занятости.

Чтобы описать внутренности биржи труда, уместнее всего воспользоваться словом «убранство». Помещение действительно похоже на ленинский мавзолей — со стенами и полами из дорогого облицовочного камня, широкими лестницами и изящными перилами. В таком месте, наверное, приятно и комфортно искать работу. Прямо уходить не хочется.

Народу полна коробочка, то есть мавзолей. Многие обращаются друг к другу по имени, приветливо, как хорошие знакомые. Стенды предлагают на первый взгляд бесчисленное множество вакансий.

Некоторые объявления просто зачаровывают потайными смыслами. Например: «ООО “Гарант” примет на работу каменщиков. Командировки в Подмосковье. 800 рублей за кубический метр». Масоны, что ли?

Есть и специфические варианты вроде такого: «Требуется оператор цеха мороженого. Женщина без опыта — от 12 тыс. рублей». Или: «Вахта для кондитеров. Опыт украшения тортов».

Однако при ближайшем рассмотрении все оказывается не так очевидно. В широком смысле выбор тольяттинцам предоставляется небольшой: строить дачи для москвичей, доить коров в деревне (жилье предоставляется всегда) или отправляться на вахтовые работы в СНГ.

Тольяттинские вакансии все как одна скромничают по части зарплат. Мастер маникюра и педикюра — от 6 тыс. рублей. Замглавбух, 1С, жен., опыт — от 8. Будущему промоутеру вообще ничего не предлагают, кроме красивого названия. Отдельный киоск в центре занятости предназначен для информирования работников АвтоВАЗа — по вахтам и вакансиям на общественных и временных работах. Но поскольку сокращения еще не начались, киоск закрыт.

Александр ходит на биржу с мая. Ему, энергетику, далеко за полтинник. Самый гиблый вариант в теперешних условиях.

— Раньше устроиться на работу для меня никакого труда не составляло: СМУ в городе было много. Теперь дома строить прекратили, а если и строят, то нанимают дешевых таджиков, — он не жалуется — констатирует, как будто урок отвечает. — Я сейчас числюсь в одной вахтовой буровой конторе, чтобы стаж шел. Денег для бурения у них нет. Они говорят: «Жди». Пока жду, сюда записался — авось не узнают, что там числюсь, иначе перестанут давать пособие. А те тоже увольнять меня не хотят: надо ведь деньги платить по КЗОТу. Летом хоть огород, есть чем себя занять, а сейчас? Последний раз я работал в феврале — полторы недели.

В очереди за Александром пристроился водитель — прореженные зубы, процеженные слова.

— Дояр, говоришь? — водитель надменно усмехается. — В деревне водительской работы нет. Мне вот в Казахстан предлагают, в Туркмению. На вахту. Полторы — две тысячи долларов. Но это ведь надо паспорт-загран оформлять.

— Это же просто.

— А где денег взять?

— Да там триста рублей всего и нужно.

— Ну, не знаю. У меня еще и мать старая, не могу я ее оставить…

— То есть в принципе, если захотеть, место вы можете найти?

— В принципе я много раз получал направление. Прихожу, а там — пфук: место уже занято, — водитель демонстративно обдает меня злым перегаром, ясно давая понять, почему ему отказывают в работе.

— Второй стол на 14.00 есть? — кричит кто-то на всю биржу. Вопрос отражается от мраморных и гранитных плит, несется на второй этаж.

— Гранит-мрамор. Установка памятников. Сверлим-шлифуем, — следующий таксист, он же токарь-универсал, заводит свою на этот раз заздравную песню. — Крестик поставил — полторы тысячи. Плиточку — две. Работа сдельная. Дождик идет — ничего не делаем, таксуем. Солнышко светит — работаем. Погоду на завтра передавали: думаю, тысячи три заработаю. Я опытный. Я установку плиточки один делаю, а молодежь — втроем.

С завода его уволили несколько лет назад. А он и рад. Стал работать на Баныкинском кладбище.

— Натворил что?

— Ага, взял не оттуда, положил не туда.

Профсоюз помог ему уйти без скандала, «по собственному желанию». Свою взрослую дочь он уже год пытается пристроить куда-нибудь продавцом. Не выходит.

— Система везде одинаковая: берут на два испытательных месяца, потом обнаруживают недостачу и увольняют без зарплаты. Работают без проблем только свои. Приема на завод тоже нет, куда идти молодежи, непонятно. Куда, например, делись эти прошлогодние девять тысяч выпускников тольяттинских школ? У нас в городе работает куча контор, связанных с заводом. Но туда тоже — только по знакомству. Ценность блата в последнее время резко возросла.

— А у вас не было мысли попробовать вернуться на завод?

— Если тебе 40 лет или больше, на завод тебя уже не возьмут. Ты и болеешь чаще, и вредных привычек у тебя больше. В отделе кадров смотрят за этим. Но я, конечно, смог бы попробовать: у меня знакомый — начальник цеха. Другое дело, зачем? Я на кладбище в месяц до 40 тысяч заколачиваю. Погост сейчас самое стабильное и перспективное занятие.

— Это почему?

— Народу в кризис больше мрет. Преступность вырастет после сокращений на ВАЗе. Сейчас на кладбище жизнь хорошая.

Галерее таксистов — работников ВАЗа, кажется, нет конца. Экземпляры попадаются самые разнообразные. У каждого свое суждение про жизнь. Все вместе они, в сущности, и есть тольяттинский народ.

Николай работает на полуавтоматической ковке. Получал вместе с товарищами по бригаде тысяч девять в месяц. Потом они случайно увидели зарплатную ведомость другого цеха, где за такую же работу люди получают 20–25. Взбунтовались. Добились своего.

— Как взбунтовались?

— Пришли к начальнику цеха, говорим: так и так, мы все знаем. Он и струхнул. Это раньше была уравниловка, а теперь — капитализм. Кто смел, тот и съел.

Радио в машине передает новости: «В Тольятти приезжает Шувалов. Он поддержал меры по сокращению… Они не останутся без работы… Путин призвал иностранных акционеров вкладываться в модернизацию, иначе будут пересмотрены доли…»

— Правильно, — говорит Николай-полуавтомат. — Так и надо с этими капиталистами!

Он везет нас к трем комплексам вазовских общежитий, на улицу Революционную. Ему и самому интересно, не пахнет ли там бунтом.

Никаких примет народных волнений по поводу грядущих сокращений у общежитий обнаружить не удалось. Объявления на входе были вполне мирного свойства: «Курсы самозащиты», «Школа красноречия», «Имеются двухъярусные кровати».

На вахте первого комплекса разговорились с охранниками. Один из них, Ришат — качок, отслуживший в Богородской бригаде в должности замкомвзвода, сразу сообщил, что боится ходить по вечерам по улицам. Рассказал душераздирающую историю, как один мужик, которого из-за безденежья запилила жена, зарезал двух продавщиц в киоске недалеко отсюда.

В корпус Ришат нас не пускает, посторонним без бумажки не положено: «А то снимете ржавые трубы и тесноту, а нам потом отвечай». Чтобы добыть бумажку, надо обращаться на завод. По прежнему опыту известно, что дело это практически безнадежное.

Людей приходится ловить на выходе. Выясняется интересное. Многие боятся, что увольнять будут в отместку, — ершистых, качающих права, неудобных. Или еще того хуже — наобум. Опасаются, что все пойдет по сценарию мифологического сюжета про Минотавра, которому на заклание отдавали лучших. Вдогонку рассказывают страшилку, как сверху позвонили начальнику цеха и попросили назвать три фамилии, а он был выпимши и брякнул первые, которые вспомнил, в том числе молодого мастера с тремя детьми. А потом будто бы поздно было что-то менять: документы ушли в кадры, а кадры — это, сами знаете, машина без заднего хода.

Между тем за день до этого профессиональный рассеиватель социальных страхов — председатель официального вазовского профсоюза Николай Карагин — уверял меня, что такого произойти не может: «В каждом цехе будут создаваться рабочие комиссии. В их состав войдут представители производства, администрации, юридической службы. Комиссия должна рассматривать дело по каждому. Обещаю, что все будет происходить гласно и демократично».

Мои расспросы на пороге общаги о том, готовы ли вазовцы перейти от экономических требований в курилках к политическим на улице, повергали большинство людей в ужас. Может, и правда не стоит требовать от них больше того, на что они способны? Если некое стихийное бессознательное и может вырваться отсюда, из этого подъезда, наружу, то вряд ли это допустят власти, наученные примером Пикалева.

В 2007 году на заводе уже пытались организовать забастовку. И что? Поддержали ее 400 человек — это из ста с лишним тысяч. Но им даже конвейер не удалось полностью остановить: машины шли недоукомплектованные. Им пообещали повысить зарплату. Они купились, забастовку прекратили. Зарплату в итоге не подняли, двоих активистов немного потаскали в милицию, а еще двоих уволили. Вот и вся акция протеста. Здесь всегда было больше разговоров, чем действий. Но я все-таки не припомню, чтобы тольяттинцы были когда-нибудь такими тихими.

Слесарь-инструментальщик Андрей Солохин, член заводского независимого профсоюза «Единство», рас­сказывает, почему вазовский народ тяжело раскачать на радикальную акцию:

— В 2001 году у нас была часовая предупредительная забастовка. Мы всех проинструктировали, как себя вести, что говорить начальникам. Даже раздали людям бланки объяснительных. Никакого ума не надо было, просто напиши: я участвовал в забастовке. И все. Ответственность в таком случае ложится на организаторов. А они испугались. Кто написал, что у него погрузчик сломался, кто — что понос прохватил. Бздуны, в общем. Ну и пусть они всю жизнь жрут свой «Роллтон»!

Охранник Ришат работает на заводе, а в общаге подрабатывает. Форма, опять же девушки мимо ходят. Почти начальник. После армии его не взяли на службу в ППС, потому что у отца была судимость.

— А в армии служить, если отец сидел, значит, можно?

Он считает это страшной несправедливостью:

— Обижен я на эту Россию.

Ришат очень хочет из «этой России» уехать в Москву — работать телохранителем. Кажется, он уже сейчас готов прикрыть собой воображаемого столичного олигарха. В Тольятти ему развернуться негде:

— Раньше здесь было весело, особенно в корпусе несемейных мужиков.

— А теперь?

— А теперь завод встал. Жизни нет.

Где теперь есть жизнь, так это в заводском управлении кадров. Там до последнего времени собирались огромные очереди, чуть ли не по тысяче человек в день. И все из-за хитрого маневра менеджеров предприятия, которые решили сократить численность работающих на заводе за счет пенсионеров и работников предпенсионного возраста.

Дело в том, что на предприятии с 1992 года действует традиция: увольняющемуся по возрасту выдают пособие — так называемую корпоративную пенсию. Она рассчитывается в зависимости от стажа, квалификации, средней зарплаты, заслуг перед заводом (в зачет идут и грамоты, и почетные значки) и других параметров. Такие едино­временные выплаты даже у простых рабочих, бывает, доходят до 300–400 тыс. рублей. В сущности, это жест доброй воли предприятия по отношению к своим работникам. Ничто, в том числе и Трудовой кодекс, не мешает менеджерам эту практику отменить, скажем, ссылаясь на кризис. Собственно, на этом и была построена игра в сокращение пенсионеров.

Некоторое время назад руководство завода намекнуло, что те, кто напишет заявление об уходе до ноября, получат пособие в полном объеме. Затем оно, скорее всего, сократится вдвое. А после Нового года его и вовсе могут отменить.

Большинство пенсионеров решили, что выгоднее уволиться сейчас и получить сразу много живых денег, чем продолжать работать на предприятии, судьба которого туманна.

С предпенсионниками — женщинами, достигшими 53 лет, и мужчинами 58 — решили так: они пишут заявление о согласии досрочно уйти на пенсию, но увольняют их по статье «Сокращение численности или штатов». Затем они встают на учет в центре занятости, им назначается пенсия 4100 рублей, а заводская перечисляется на лицевой счет в вазовский пенсионный фонд. Половину они могут забрать сразу, остальное расписывают равными частями не менее чем на пять лет.

Избавляясь таким образом практически от всех пенсионеров, завод отчасти решает проблему мягкой оптимизации численности персонала: после таких серьезных выплат по крайне мере у этой части сокращенных, равно как и у их детей, не будет повода проявлять недовольство и участвовать в акциях протеста.

Сейчас обстановка в управлении кадров относительно спокойная. Все, кто хотел написать заявление об уходе, это сделали.

Люди здесь гораздо разговорчивее, чем в гаражах и на СТО. Надежда на близкие деньги делает их возбужденными. Сергей Николаевич — термист. Живчик, балагур. Стариком совсем не выглядит. До пенсии по возрасту ему остается еще три года, зато по вредности всего полгода. Короче, предпенс. Ему дают 200 тысяч минус подоходный.

— Я решил не дожидаться. А чего? Сейчас у нас неполная рабочая неделя, так? В месяц девять дней рабочих — пять тысяч рублей выходит, так? Все равно уволили бы. А в следующем году будут платить или нет, никто не знает.

Его товарищ — рихтовщик. Он не просто излучает сдержанный оптимизм, он им делится со всеми в коридоре.

— Я сам решил, слышите? Сам. Видите: 220, — он шумно демонстрирует всем размер своих выплат, как результаты измерения кровяного давления. — Мне бояться нечего. Я знаю, как это — когда работы нет. У нас бригада была из пяти человек. Мы в гараже работали. На нос до сорока тысяч в месяц выходило. Но это если везло и несколько машин приходили после страшной аварии в хлам покореженные. Надо сейчас восстанавливать гараж, людей собирать новых, специалистов. А то те, старые, все умерли.

Как все-таки легко можно нашим народом манипулировать. На раз-два. Впрочем, известно, что нынешний руководитель АвтоВАЗа Игорь Комаров попросил у правительства гарантий по кредиту на выполнение социальных обязательств — по сути, он хочет, чтобы эта программа выплаты пособий не закрылась хотя бы до конца года.

— Мне кажется, АвтоВАЗ вообще не должен разрабатывать концепцию трудоустройства увольняемых людей, — говорит депутат Самарской думы Сергей Андреев. — Это проблема власти. Но и огромные деньги вливать в АО не следует. Пусть акционеры сами спасают свою компанию. Это должен быть бизнес. Они говорят, что им столько людей не нужно. Хорошо. В этом случае власть обязана помогать не предприятию — деньгами, а людям, которые потеряли работу. Это логично, это по-капиталистически. Даже в условиях кризиса можно найти инвесторов, простимулировать их, дать госгарантии, чтобы они развернули здесь какое-то производство. 15–20 бизнесов по тысяче человек. Это несложно, если есть политическая воля. Это ответственность власти, первых лиц — сформировать позитивную повестку для города.

Стоянка перед механосборочным цехом полна частных машин. Пассажирские автобусы ждут заводчан. До конца смены остается четверть часа. Какая-то бабка пристроилась перед входом, встала рядом с табуреткой на изготовку — оказывается, продавать семечки в кулечках. Похоже, годами сюда приходит как на работу.

Мы для порядка спрашиваем у вохры, можно ли поснимать площадку перед проходной. Нам по традиции отвечают: нет. Мы тоже по традиции возмущаемся: мол, по закону Российской Федерации имеем на это право. Вохра отвечает нагло-трусливо:

— А нам нет дела до вашей Российской Федерации, у нас вазовское начальство — у них и спрашивайте.

Пока ждем, разговариваем с водителем одного из автобусов. Он то и дело раздраженно кивает в сторону голубого административного здания. Менеджеров называет либо «мос­ковские гастарбайтеры», либо «эти в высотке»: «Они так часто меняются, что мы не успеваем их фамилии запоминать».

Рассказывает про некое семейство, которое прибрало к рукам весь заводской общепит. Говорит об этом без злобы, с машинальной насмешкой, с какой обычно видавшие виды солдаты сообщают о неизбежных глупых генералах.

— Понимаешь, мы сейчас сидим и думаем: а ведь в 90−х под бандосами нам лучше жилось. Да, они стреляли. Но стреляли друг в друга. Нормальных людей не трогали. Да, воровали. Но и нормальным людям воровать давали. Деньги в городе были. У всех. А теперь только там, у этих — 27 вазовских комиссаров, как их там, вице-президентов…

А накануне, когда мы беседовали с депутатом Андреевым, он вспоминал:

— Вы не представляете, как люди радовались, когда в Тольятти приехали москвичи — «Рособоронэкспорт». Но когда через год-два ничего не изменилось, наступило разочарование. Поманили людей и обманули. Они ведь надавали кучу обещаний, сказали, что к 2008 году поставят здесь два завода по сбору коробок передач и двигателей. Даже камни заложили памятные. И по-прежнему ничего нет. А потом пуб­лично стали задавать вопросы о доходах топ-менеджеров, их бонусах — так называемых золотых парашютах. Затем открылось, что нынешний самарский губернатор Артяков после ухода с завода получил в виде премии 1,5 миллиарда рублей — это, на секундочку, примерно столько же, сколько требуется на выплату пособий для всех сокращаемых сотрудников. Нет ничего хуже несбывшихся надежд.

В Тольятти приметы кризиса повсюду. Особенно ярко его черты проступают в наглядной агитации и рекламе — здешние авторы наружки всегда отличались выдумкой, еще со времен советского агитпропа.

«Бизнес-ланч. 75 рублей». Какой бизнес, такой и ланч.

Если ехать по зеленой зоне, минуя пионерлагерь «Солнечный», санатории, лес, вдыхая запах шашлыков, выглядывая, где там за соснами Волга, — обязательно встретишь последовательно вывешенные растяжки: «Удаление волос и татуировок навсегда», «Жизнь без геморроя хороша», «Обнажаем склады», «Сдается все», «Продажа колючей проволоки». Тут все дело именно в последовательности.

Приличное кафе предлагает: «Принимаются заказы на свадьбы, юбилеи, банкеты. Можно со своим спиртным». А ведь спиртное — самая доходная часть праздника.

А вот вокальная студия «Созвучие» объявляет дополнительный набор взрослых. Жизнь не терпит пустот: где-то сокращают, где-то набирают…

И повсюду круглосуточные ломбарды. Представляю этого полуночника, которому приспичило заложить золотые запонки.

Пустующая площадка для обучения вождению украшена плакатом: «Выкуп кредитных авто. Перезалог с других ломбардов — 3 процента». Непонятно, зачем эти площадки вообще в Тольятти нужны? Здесь и дети, кажется, рождаются за рулем автомобиля.

Свадеб почти не играют, даже в пятницу. Даже у памятника Татищеву.

Магазин «Ткани» завлекает новым предложением: «Нерусские ткани».

Рядом зовут «К святой блаженной Матронушке всего за 4 тысячи рублей». А вездесущий «Сергей Безруков поет Есенина».

И вот что еще заинтриговало: «Прием стеклобанки». Любопытно, это имеет отношение к кризису?

На мой телефон с местной симкой, купленной для разговоров в командировке, приходит СМС: «Набери такой-то номер — узнай новые данные по безработице в России. Будь в курсе». Это даже не рояль в кустах — это уже какой-то симфонический оркестр. Набираю номер. Жду. Приходит ответ: «Новых данных нет».

При участии Михаила Солодовникова